Во время карантина меня успели сводить к врачу, взять анализы, несколько раз снять отпечатки пальцев, сфотографировать для личного дела. Всё здесь однообразно, но за первые три дня я выспался, а за неделю, что я там пробыл, успел прочитать пару книг.
Затем настал момент, когда назвали мою фамилию и сказали: «С вещами на выход, готовься». Тут снова накатила апатия, ведь бросают в неизвестность, и в голове только одна мысль: «Вот теперь я попаду к настоящим зэкам».
Заранее поясню, что на тюремном жаргоне СИЗО называют тюрьмой или централом, а исправительную колонию — лагерем. Я буду называть изолятор тюрьмой.
Из моей камеры меня перевели на другой этаж, выше — в тюрьме это называется «продол». Перед выходом я запомнил, какие камеры «красные», а какие «черные». Я не знал точно, что это значит, но уже понял, что в «черных» живут дружно и есть какая-то справедливость, а вот в «красных» полный беспредел. К «красным» всегда уводят тех, кто предал друга, написал заявление или кого-то посадил. Таких там не любят. У меня таких проблем не было, поэтому я не могу детально описать, что там происходит, но скажу одно — им там тяжко (так гласит тюремная «черная» легенда, особенно среди первоходов).
«На тюремном жаргоне СИЗО называют тюрьмой или централом, а исправительную колонию — лагерем. Я буду называть изолятор тюрьмой». Фото kazan-mitropolia.ru
Меня подняли в камеру, я с баулами и матрасом зашел в дверь и увидел помещение примерно четыре на шесть метров, три двухъярусные кровати, всё в белых простынях. В центре стоял стол, всё приварено, и в принципе от карантина отличалось только тем, что здесь был вентилятор, и жара стояла градусов сорок, так как помещение маленькое.
Я заметил, что только один мужчина сидел на дальней кровати (по-тюремному — шконке). Первое, что он у меня спросил, было: «По жизни всё ровно?». Честно говоря, я никогда с этим толком не сталкивался, и это меня озадачило. В голове сразу возникла мысль: я в тюрьме, вроде бы «не всё ровно». Но я ответил моментально: «Пока всё ровно».
Сразу же второй спустился с верхней шконки (она называется «пальма») и спросил: «Как это, пока всё ровно?!» На что я сказал: «Ровно, ровно».
Позже у меня уточнили, сдавал ли я кого (писал заявление), был ли свидетелем, не гей ли, пострадал ли кто от меня. У меня таких проблем не было, и, как оказалось, всё было ровно.
«Всё это напоминает школьные годы»
Вечером я стал свидетелем использования «коней» (сплетённых верёвок с носком на конце). Оказалось, что это приспособление заключённые делают сами для поддержания связи между собой. Оно настраивается за минут десять и позволяет общаться всему изолятору. Вот это я понимаю, гармония и синхронизация! Настолько всё отточено — каждый знает, что куда идёт, куда и как отправлять. Там даже есть куча хитрых способов, как соединиться (по-тюремному «словиться») между камерами на одном этаже, как «словиться» наискосок.
Когда вся тюрьма «договорилась» между собой, меня попросили подойти к отверстию в стене (через него мы общались с соседними камерами — там можно было разглядеть глаза, как они движутся из стороны в сторону). Там оказался человек, который знал моих родных. Я о нем ничего не знал. Он передал мне некий сверток, завернутый в тряпку, и сказал: «Только быстрее и не выходи из-под кровати (отверстие для общения с другими камерами называется «кабура», и обычно находится под кроватью, чтобы не бросаться в глаза)». Развернув тряпку, я обнаружил телефон, и из него доносился голос моих родных! Такого поворота событий в тюрьме я совсем не ожидал. Я поговорил с ними, сообщил, что у меня все в порядке и что мне нужно на первое время. Немного объяснил свою ситуацию и поблагодарил за все, что они сделали за эти несколько дней. Чувства переполняли меня в этот момент, особенно потому, что было сделано так много — ведь меня задержали и посадили, не дав ни позвонить, ни сообщить кому-то об этом. То есть, если бы не мои друзья и родные, никто бы так и не узнал, где я и что со мной случилось, а тут они знали даже в какой камере я нахожусь и куда меня перевели.
Я был, конечно, в шоке. Но это не единственное, что меня поразило в моей ситуации. Затем я немного понаблюдал за всеми манипуляциями, за общением — все довольно интересно, если ты не видишь это каждый день, а увидел впервые. Все-таки 21 век на дворе, а здесь все передается в носках, на веревках, какие-то записочки. Это напомнило мне школьные годы, когда ты передаешь записку через весь класс с каким-то не очень важным сообщением, только здесь все гораздо сложнее и информация важнее, но суть та же.
Смотрел инструктивное видео о том, как не быть изнасилованным
От пользователя Hipolymerduck: «Когда я впервые туда попал, мне пришлось смотреть инструктивное видео о том, как не быть изнасилованным. Это было самое страшное воспоминание, которое у меня оттуда осталось.»
Ее внутренности были снаружи
От пользователя Prison_Throw_away: «Первая неделя из моих 12 лет была самой ужасной. Мне было 20 лет, я был худым и не имел криминального прошлого, и понадобилось время, чтобы понять, что большинство людей в основном просто болтают. Я случайно сел за стол, где сидели чернокожие, на обеде. Я решил остаться и поесть с ними, когда они пришли, чтобы не обидеть их. Белые тут же назвали меня предателем расы и сказали, что кто-то придет перерезать мне горло. Никто не пришел, так как большинство людей не хотят попадать в изолятор на долгое время из-за убийства по такой мелочи, но я спал с колпачком от ручки, прикрепленным к ремешку часов, чтобы в случае чего у меня была острая карандашная игла для защиты. Жизнь в постоянном страхе смерти сильно пошатнула мои нервы. Теперь у меня немного трясутся руки.»
5’4″ женщина-охранник получила перелом челюсти
От пользователя legion3382: «Я не был заключенным, но был охранником. У меня есть несколько историй, но одна из самых запоминающихся произошла, когда я шел по коридору, чтобы добраться до другого блока. Заключенный передо мной решил выплеснуть свою злость на женщину-охранника ростом 5’4». Она остановила его, чтобы спросить, куда он идет, и все ли у него в порядке, учитывая, что обычно этот заключенный был радостным человеком. Он остановился и начал бить ее снова и снова. Прежде чем я успел его схватить и позвать на помощь, он успел сломать ей челюсть и переломать скулы. В итоге его тоже пришлось отвезти в медпункт с переломами. (Некоторые охранники были крайне недовольны, что почти 6-футовый заключенный напал на охранника. Особенно на того, кто и так с трудом мог бы защитить себя, если бы знал, что это произойдет.) Еще один раз я делал перекличку, и заключенные на третьем этаже начали звать «Босса» (так они называют охранников). Когда я поднялся посмотреть, что происходит, один из заключенных в первой камере был с штанами на лодыжках, с заточкой в руке и вытирал (как выяснилось, свою собственную) кровь, несмотря на то, что видимых порезов на руках и ногах не было. Я не мог видеть его середину из-за длинной рубашки. Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Я — розарий, и моя кровь — это пепел. Я очищу это место от всех, кто верит в ложного бога наверху.» В это время его сокамерник стоял в углу с поднятыми руками, говоря: «Я его не трогал.» После того как пришел дежурный сержант, его отвезли в медпункт. Мне сказали, что он известен тем, что делает такое, чтобы перевестись в психиатрическое отделение летом. (Наше здание было бетонным и без кондиционера в Техасе. Летом там становилось невероятно жарко, даже ночью.)»